Воспоминания В.Г. Воробьева,

 

жителя с. Кортуз, репрессированного в 1949 г.

Родился и вырос я в селе Кортуз. В 1948 году закончил среднюю школу, хотя учиться возможности не было. Отец был уже старый да и семья пять человек. В 1947 году я, чтобы закончить десятый класс, проработал лето прицепщиком на тракторе, немного подзаработал и смог завершить учебу. Осенью поехал поступать в педагогический институт. Поступил, но тут пришел как раз указ об отмене стипендий на первых курсах и мне пришлось вернуться в село.
Там я стал работать воспитателем в детском доме. Этот детдом был создан в 1944 году, мой отец был его первым директором. Он вложил много труда в его создание, и мы сыновья помогали ему во многом. Потом директором этого детдома был назначен Лашкевич Владимир Данилович, а отец стал бухгалтером. Но они не сработались, т.к. отец отказался принимать участие в махинациях Лашкевича и тот перевел его в инструкторы по труду.
Отец мой был талантливым человеком. По образованию бухгалтер, он в то же время закончил двухгодичную школу народных талантов (не помню точного названия) заочно. Хорошо рисовал, занимался резьбой по дереву. И я от него многому научился. Он организовал в селе художественную самодеятельность; хор стариков, и я в нем участвовал, ставил спектакли. В детдоме организовал группу по изготовлению деревянных игрушек.
РайОНО утвердило меня на должность воспитателя, но Лашкевич был против. Все же он был вынужден меня принять и назначил руководителем разных кружков, которые существовали в детдоме (драматического, физкультурного, вышивания и др., всего около десяти). Став воспитателем я заинтересовался методом Макаренко, читал его сочинения. Ко времени моего прихода положение в детдоме было тяжелое. Во всем верховодили старые, сильные воспитанники; руководство наказывало всех трудом. Я решил по Макаренко организовать самоуправление. Не ставя в известность директора, создал дисциплинарную дружину «Юные ленинцы», которая вошла в состав детского совета. Организовал военную игру. Были конфликты с директором. О существовании дружины директор узнал, подслушав одно из ее заседаний. После этого он вызвал меня к себе и обвинил в антигосударственной деятельности.
В конце сентября он снял меня с работы и написал соответствующий донос в органы госбезопасности. Я звонил в РайОНО несколько раз, просил разобраться в моем конфликте с директором. Они долго обещали разобраться, наконец 28.10.49 меня вызвали по этому поводу в райцентр. Транспорта тогда было мало, пошел я пешком, а это 35 километров. В Луговом мне навстречу попались два капитана. Спросили, Воробьев ли я и предложили ехать с ними. Доставили в Кортузский сельсовет, устроили обыск в доме. Забрали пьесы, написанные отцом, историю села Кортуз, составленную им по расспросам стариков. Объемом она была в несколько десятков тетрадей и мои письма.
Отвезли меня в Краснотуранскую КПЗ, оттуда переправили в Абакан, а потом поездом в Красноярск. Попал я в тюрьму МГБ в центре города. Сутки просидел в одиночке, потом перевели в камеру с «наседкой». Было мне тогда всего 21 год, да и скрывать нечего было, так что рассказывал я ему о себе все. Потом начались допросы. Вызывали только по ночам суток десять подряд, т.е. фактически лишили сна. Стали раскручивать дело. В детдоме Лашкевич настроил против меня детей и они дали показания, что я хотел убивать коммунистов, отравлять скот и т.п. Стали забирать моих знакомых. Арестовали моего однокашника Тиму Ощепкова. Мы учились с ним до 7 класса, потом он стал работать комбайнером. Его обвиняли в том, что он хотел убить депутата Верховного Совета. Взяли воспитанника детдома Митю Медведева, он был хромым. В Шушенском техникуме арестовали Ваню Краснова, с которым я познакомился в 1947 году и состоял в переписке. Ему вменили в вину некоторые критические заметки в его дневнике. В Черногорске арестовали подружку Ощепкова Печенкину.
Нам устраивали очные ставки. Наконец в середине января 1950 г. следствие закончилось и в феврале состоялся суд выездной сессии Военного трибунала СибВО. Нам приписали создание антисоветской организации и осудили Краснова и Печенкину по ст. 58-10,11 УК к 10 годам лишения свободы и 5 годам поражения в правах, остальных к 25 годам лишения свободы и 5 годам поражения в правах. Сроки были так велики, что казались невероятными.
После суда нас поместили в одну камеру, потом перевели в общую тюрьму, но в камеру где сидели только осужденные по 58-й статье. Правда, и среди них были уголовные; тех кто совершал побег судили как за саботаж по 58 ст. Сидели мы там до весны. Познакомился я там с разными интересными людьми. С немецким инженером, например, который посвятил меня в секреты атомной бомбы; с бывшим немецким переводчиком Влащиком, который стал мне другом. Он пристрастил меня к классической музыке. Тима Ощепеков был хорошим рассказчиком. Он очень любил рассказывать сказки, растягивая некоторые из них вечеров на двадцать.
Потом забрали Ваню Краснова и отправили в Караганду, Ощепкова – на Воркуту, а меня с Медведевым перевели на Красноярскую пересылку (станция Злобино). Там я насмотрелся всего; в день убивали в среднем по 8 человек. Шла непримиримая вражда разных группировок уголовников: сук, блатных, поляков. Дело доходило до того, что их расстреливали с вышек из пулеметов.
Мы жили отдельным бараком, 260 человек, держали нейтралитет. Нас называли фашистами, хотя, конечно, были люди всякие и бывшие полицаи, и латыши, и калмыки, чеченоингуши. Мы работали в рабочей зоне, перевозили продукты для лагеря. Там я повидал отца в последний раз, через год он умер, а мать меня всего год не дождалась. В конце лета всех из барака посадили в баржу и отправили на север. Там состоялось мое знакомство с подполковником танковых войск Шуваловым, которое впоследствии осложнило мою судьбу.
Высадили нас в Дудинке, выдали валенки, телогрейки, а через 3 дня отправили на станцию Кыиркан, между Дудинкой и Норильском. Меня определили в бригаду, строившую фундамент, вручную долбившую вечную мерзлоту. Там я быстро «дошел» и тогда меня определили в другую бригаду, работавшую при кухне на подвозке снега, который топили для получения воды. Там я снова повстречался с подполковником Шуваловым. Кормили получше и я ожил. Оттуда я попал на угольный отвал, а затем стал работать электрослесарем. Подполковник Шувалов стал готовить групповой побег. Что он думал, как рассчитывал осуществить его практически – не знаю. Может просто хотел получить второй срок, чтобы выбраться оттуда. Стал вербовать людей.
Раскрыли нас в апреле 1952 года, арестовали. Во время следствия Шувалов вдруг заявил о том, что он является членом рабоче-крестьянской демократической партии. Членство в этой организации приписали и всем остальным и, соответственно, измену Родине. Следствие длилось три месяца. 15.07.52 нас осудили и отправили после этого меня в 5-ый лагерь. А осенью с группой осужденных на пароходе я был доставлен в Красноярск, опять на пересыльный пункт на ст. Злобино. Пробыл там недолго, перебросили в Тайшетскую пересылку и стал я работать на строительстве Тайшетской трассы.
Находясь в карцере, заболел туберкулезом и попал в больницу. В карцер же я угодил по подозрению в убийстве уголовника. В больнице меня немного подлечили и поставили работать дневальным. После выписки стал грузчиком, потом колол дрова при пекарне. Оттуда отправили на кирпичный завод. Потом был опять этап, столыпинский вагон из Тайшета в Омск. Там первые 3 месяца мы не работали. И это время стало для меня периодом духовного взлета. До этого я был обычным приблатненным зеком: ругался, курил, пил. Здесь, благодаря знакомству со многими уникальными людьми, я прошел свой университетский курс. Изучал самостоятельнол физику, высшую математику, постигал философию и религиозные учения.
Работали мы на строительстве нефтеперегонного завода около четырех с половиной лет, до 1956 года. А в 1956 году приехала комиссия Верховного суда, стала пересматривать дела. Из 21 тысячи заключенных большую часть освободили, осталось только 700. я остался из-за второй судимости. Мать моя много раз писала в Москву жалобы и всякий раз получала стандартный ответ «Оснований для пересмотра дела нет». На мои письма ответы были такими же.
Будучи в Омском лагере влюбился я в одну девушку. Мы обменивались письмами, записками. А когда нас в 1958 году перевели в Тайшет, она и туда приезжала ко мне на свидания, писала длиннющие письма по 12 листов. Но в то время вышел новый уголовный кодекс, из которого мне стало ясно, что надежды на мое досрочное освобождение нет и я написал ей что не стоит ждать меня напрасно.
Объездил я после этого всю тайшетскую трассу, в разных местах работал. Потом работал бетонщиком на строительстве тюрьмы строгого режима в Тайшете около полугода, после чего переквалифицировался в столяра, делал в мастерской всякую мебель. Через полгода стали ликвидировать тайшетские лагеря и нас всех отправили в Мордовию. Там я работал столяром на мебельной фабрике.
Года за два до окончания своего срока я снова написал жалобу на имя генерального прокурора с просьбой пересмотреть дело. Приехал следователь, снимал с меня пять дней показания, а до этого он опрашивал всех моих подельников, кого застал живыми. И месяцев через восемь Верховный суд пересмотрел дело и реабилитировал меня. Весной 1966 года я вышел на свободу.
Сокращенное изложение рассказа В.Г. Воробьева, записанного на диктофон сотрудником Минусинского музея Соловьевым в 1990 г. Воспоминания В.Г. Воробьева под названием «Поздний реабилитанс» были опубликованы в альманахе «Енисей» за 1990 г. Их можно найти в «Мартирологе» на сайте Красноярского Мемориала.